В кандалах с поднятой головой

Меня не было на Земле 24 года. В 1990 году секретную группу иследователей, состоящую из четырех человек, отправили в открытый космос. Француз, два американца и я, единственный из Советского Союза, подписали контракт на самый длительный полет, засекреченный на 24 года. 

 

 

 

 

 О проекте знали лишь высшие чины. За неделю до полета мне пришло письмо от Хрущева, которое я храню до сих пор. Мне обещали трехкомнатную квартиру и большие отчисления. В моем бедственном положении это был шанс, отказаться от которого я не мог.

 

 

 Американец Кейн знал русский и французский, он был единственным на корабле, кто знал практически все: утром он обучал нас технической оснащенности космического корабля, вечером рассуждал на тему философии Толстого.

 

Встретить американца-толстовца для меня было еще одной радостью. Я разделял его мнения.

 

Во время наших бесед Канц и Ларри читали журнал GQ, делая вид, что наши темы им не интересны. На самом деле они просто не знали русского и о Льве Николаевиче ни разу не слышали. 

 

 

 Вернуться на Землю нам предстояло 27 июля. Все так и произошло. Нас экстренно доставили в одноэтажное здание без окон, на крыше был установлен американский флаг. Кейн поднял голову и произнес: "Вот мы и дома". Его ничуть не смущало то, что Канц и я были не совсем дома, но нас предупредили об этом заранее, поэтому беспокоиться было не о чем. 

 

 

 Через три дня нас отправят по домам. Перед входом в здание я вдыхал чистый воздух, смакуя его в легких и предаваясь грезам о новом будущем в новой квартире. Для меня это было счастливое будущее. 

 

 Здание оказалось муляжом, который скрывал огромное подземное помещение. Мы были обеспечены всем необходимым. Еще никогда в жизни я не чувствовал такого комфорта. Спустя три дня мы до сих пор оставались взаперти. Вскоре это переросло в панику. Только Кейн был спокоен подобно буддисту или растаману. О первом я знал, о втором мне рассказал Ларри. У нас в Советском Союзе об этом даже думать не смеют.

 

 Прошло больше года. Мы свыклись с мыслью о том, что были обмануты. 25 декабря 91 года по радио сообщили об уходе Горбачева с поста Президента государства, которого уже фактически не существовало. А значит не было и моей квартиры, и моих отчислений.

 

 

 

 

 Спустя еще год я уже неплохо говорил как на английском, так и на французском. Мы сдружились. Канц и Ларри оказались неплохими ребятами. У всех у них были жены и дети, у меня же уже давно не стало родителей, с женщинами также не складывалось. А ведь в свои 29 я уже должен был начать думать об этом. 

 

 Неделю назад исполнился 51 год. Радио уже лет десять издает лишь жалкие шипения, поэтому о том, что там на поверхности, мы не знали. Каждую неделю к нам отправляли группу немых бойцов, которые обеспечивали всем необходимым, и доктора, также молчавшего под присмотром военных. 

 

 - Freedom, - прохрипел один из служащих. Нам показали договор трех стран 1989 года, в котором четверо космонавтов до 1 января 2014 года были обязаны находиться под присмотром в военном штабе Америки. Потом нам предъявили договоры с нашими подписями.

 

 

 3 января. Государственный самолет, в котором летел лишь один пассажир, прибыл в Россию. Я не знал чего ожидать. Мне выдали российский паспорт, пачку с купюрами в кейсе и все необходимые документы, подтверждающие владение трехкомнатной квартирой в Москве. Значит о нас не забыли.

 

 Это был новый мир. Новые автомобили, огромные рекламные плакаты, люди с непонятными мне устройствами. Я оказался в будущем. Я не знаю, как жить дальше. В тот момент я был готов вернуться в подземное помещение, в котором провел последние 24 года. 

 

 

 Через месяц совершенно случайно я встретил у подъезда мужчину, который очень походил на моего одноклассника Гену. Это был он. Такой старый и в потрепанной одежде, а ведь он на год младше меня. Интересно, что с ним стало?

 

 Гена жил неподалеку в съемной хрущевке. В свои пятьдесят у него не было ничего. Его бросила жена 4 года назад, с тех пор его жизнь - это дешевый алкоголь и работа на молочном заводе.

 

- Было бы логичнее пойти в ликеро-водочный. Генка на мою шутку лишь вздохнул, опустив взгляд на мои начищенные до блеска ботинки. Говорить нам было не о чем.

 

 

 После нашего разговора я вспомнил о винном погребе в американском бункере. Он был набит вином разного сорта, но мы не выпили ни одной бутылки. Мы были убиты горем и не уронили ни одной слезы, мы напивались горем и одурманенные ложились спать. Вскоре мы свыклись с мыслью о несвободе и жить стало легче. Свыклись, но надеялись. И жили. И будем жить, теперь уже точно. 

 

Богдан Ростовский. Чтиво на РосРед.